Визит

Самое трудное - сообразить с утра, с чего начать. Нет, не новую жизнь! Уборку. С северного конца коридора или с южного. Но и на Севере, и на Юге имеются определен­ные неудобства - старый линолеум с обоих концов задран бандой RAGE AGAINST THE MACHINE, всюду таскающей за собой пулемет времен Мексиканской революции и генерала Панчо Вильи. На щитке у вечно температурящего от революционной лихорадки монстра модерново нарисован Генри Роллинз с фраерскими усиками и в купальных трусах в полоску.

Центр коридора отменно вытоптан мистером Элвисом Пресли, который имеет обыкновение появляться в отчаянно недоформованном виде чуть ли не ежедневно ближе к 17:00. Эта недоформованность способна потрясти воображение даже самого тупого техника-смотрителя - одна часть тела принадлежит королю рок-н-ролла, уже обожравшемуся бисквитами и наркотиками, а другая - еще относится к набриолинему водителю грузовика, который искал дешевенькую студию звукозаписи, чтобы сделать подарок горячо любимой мамуле… Иногда вместо пулемета RAGE AGAINST THE MACHINE тащат по коридору упирающуюся связку захваченных в каком-нибудь мерзком гей-клубе попсовиков в перьях, с копытцами, в прозрачных трусах с кроличьими хвостиками. Попсовики грязно матерятся, размахивают тщедушными ручонками, попадают бандитской распальцовкой сами себе в глаз, теряют зубы…

Почему-то все тащатся именно по коридору моей квартиры, начиная с первых чисел июня и заканчивая первыми числами сентября… Почему-то именно к моему мусоропроводу. Должно быть, там находится черная дыра, связывающая разные миры быстрее любой, самой надежной, авиалинии.

Из наших легенд по коридору практически никто не прогуливается - ни в июне, ни в июле, ни в августе. Один раз, совершенно случайно, до середины трассы дошаркал в теплых домашних тапочках Майк Науменко, столкнулся с левой половинкой недоформованного Пресли, споткнулся о задранный на Севере пулеметом RAGE AGAINST THE MACHINE линолеум, чертыхнулся и пропал. Навеки. Явление Майка пришлось на период коридорно-мусоропроводного межсезонья, и на следующий день президент Ельцин расстрелял собственный парламент.

Случалось, неизвестным образом надувался кожзаменитель на входной двери. Например, в виде профиля пропавшего некогда в Питере Ордановского. Из-за деформации коричнево-красной поверхности со свистом вылетело несколько гвоздей с большими шляпками из белого металла. Образовавшийся профиль попробовал шевелить губами - видимо, силился сказать, где все-таки следует искать Жору, но зажевал синтепон и быстро сдулся.

Помню, прогрохотал как-то мимо меня верхом на швабре разъяренный Томми Ли, погоняя собачьим поводком визжащую за десятерых силиконовую красотку Памелу. Они долго бились за семейную справедливость в темной трубе уникального советского изобретения для отправки на тот свет мусора, учинили мощный засор, и весь подъезд отчаянно вонял недели две. Дюжие дворники - "Полковник" и "Майор" - бывшие "афганцы", не справлялись с задачей по очистке ануса нашего дома. Не помогли и сотни литров кипятка, которые лили в мусоропровод, согласно нехитрой дворницкой технологии: от воды бумажки и очистки прессуются и легко проталкиваются вниз здоровым металлическим прутом. Одна только мысль о насаженных на такой штырь, да к тому же ошпаренных Томми и Пэм, приводила меня в серо-синее уныние. Думаю, этот звездный шашлычок застрял где-то на уровне трехкомнатной квартиры Народной Артистки Татьяны Васильевны Дорониной, но вылезти и кому-нибудь пожаловаться скандальная парочка никак не могла - мусоропровод у артистки давным-давно замурован за ненадобностью. У Татьяны Васильевны жизнь на редкость безотходная…

Этот незабываемый персонаж моих прошлогодних летних приключений шумно пробивался сквозь дверь в несколько приемов, с трудом толкая перед собой набитый всякой всячиной рюкзак. Из рюкзака при решающем рывке на пол прихожей посыпались сушеные грибы (на глазок - все стопроцентно белые), дюжина-другая рыболовных крючков, пяток спичечных коробков, алюминиевая вилка с загнутыми не в ту сторону зубцами, три деревянных гребешка, стянутые аптечной резинкой голубые попугаичьи перья, заварной чайник с отбитым носиком, куча уведенных из армянской палатки фенечек, крестовая отвертка, будильник, малахитовая жаба и небольшая свинья-копилка с ярко-красным цветком на лбу. Пробившийся персонаж был не так уж и молод - возраст его бродил где-то в районе лет 57-60, стянутые на затылке ботиночным шнурком остатки некогда шикарного хаэра поражали своей неухоженностью, некрасиво нависая над кожаными штанами, всем своим видом стремящимися к падению с несоответствующей общим габаритам фигуры задницы.

- Здоров! - буркнул персонаж, сбрасывая стоптанные индейские мокасины точнехонько на пять спичечных коробков и на попугаичьи перышки.

- Здоров! - ответила я, поймав себя на мысли, что где-то я этого типа видела раньше. Если не всего целиком, то этот нос - точно, если не нос - то глаза, а если не глаза - то штаны. Точно! Штаны.

- И ты туда же! - с этими словами гость швырнул изрядно похудевший рваный рюкзак в направлении заветного мусоропровода, а сам плюхнулся на хлипкий кухонный стул. Я же на всякий случай провела ладонью по лбу, проверяя, не проявились ли там каким-нибудь нетрадиционным способом мои мысли. Нет, этот тип просто их считывал.

-     Ненавижу я эти штаны! - продолжал между тем почти узнанный мной персонаж. - Чего вы все к ним прицепились?! Нерожденный мустанг! Недоношенный козел! Недозачатый крокодил! Голубой жеребенок! Да я всю жизнь мечтал о розовых клешах в зеленых турецких огурцах!!!

-              Джим?

-              Точно, старушка. Моррисон я.

-              Моррисон, чаю хочешь?

-              А водки дашь?

-              Водка есть, Моррисон, но только китайская

-     Отрава, мать, поядреней стрихнина! В прошлый раз Кобейн чуть второй раз богу душу не отдал из-за этого китайского пойла. Тебя дома не было, а он поболтался, устал, да и залез без спросу в буфет. Хендрикс потом шесть дней над ним под березкой шаманил, убирал у Курта беспокойное состояние души на тонком уровне, гармонизировал этого сиэтловского придурка. От китайской водки такое ощущение, словно тебя Мао Дзе Дун в скоростном экспрессе "Шанхай - Тель-Авив" катает, при этом башка твоя - в вагоне, а внутренности по ветру полощутся. Да не смотри ты на меня так! Да, да, старый я, толстый я, а глупый какой. Песен больше не пою, пипиську больше свою толпе не показываю, с кино завязал. Помнишь? "Кино притягивает к себе страхом смерти". Ой-ой-ой, как красиво. Перемерли уже все, кто мог кино-то делать, вот и сиди себе, читай словарь любви под вонючим светильником разложившейся плоти!*

-     Между прочим, у тебя в пятке, Моррисон, рыболовный крючок застрял. Ты в прихожей наступил на него и не заметил.

-     С мое на углях потанцуешь босиком, на атомную бомбу наступишь - и то не почувствуешь. Крючки я вообще-то для другана своего Хендрикса тащу. Мы когда от вас, оголтелых рокоманов, свалили, покойниками прикинувшись, то коммунку небольшую сколотили у вас в Карелии, у озера одного. Так этот, с позволения сказать, супер-гитарист от воды сутками теперь не отходит. "Сиреневый туман над Джимом проплывает". Семью ершами и карасями а-ля натюрель кормит. Девчонки там у нас есть местные, из бывших зэков… Джими штук восемь мулатиков им настрогал, воспитывает. А Курт исправно за ягодами хаживает и за грибами. Музыки, представь себе, ни-ка-кой! Запрещено негласным уставом. В идеале - пение чистосердечных лесных пташек и рокот патрульных вертолетов. Но они все равно нас не видят. Мы - колхоз лже-покойников рок-н-ролла - вне контроля береговой и прочей охраны.

-     Может просто покойников, без "лже"?

Моррисон энергично мотнул головой, собираясь резко возразить, но неожиданно замер, прислушиваясь к еле уловимому шуршанию внутри стены.

-     Сейчас вылезать начнут, уроды. Во, смотри, лезут! Везде за мною таскаются. Самое главное, ты с ними не разговаривай, а то жвачку клянчить начнут, не отстанут.

Из кухонных стен начали появляться бледные от потери крови на рассветном шоссе (если мне не изменяет память) индейцы. Фигура Вождя сформировалась у дрогнувшего от избытка электричества холодильника и артистично постанывала.

-     Угораздило меня тогда рассказать эту историю! - Моррисон со злостью швырнул в Вождя сухой косточкой от финика. - Да я ненавижу этих краснорожих! А ведь чуть что, все сразу хором вспоминают, что было мне тогда около четырех лет, и ехал с папой-мамой и с дедушкой-бабушкой. Затрахали меня этими индюками! А смотри, какой он грамотный! - и Джим загробным голосом прорычал Вождю, скукожившемуся у старенького "ЗИЛа": - "Индеец, индеец, за что ты погиб?".

-     "Индеец молвит в ответ - монотонно ответил тот строчкой из переведенной мною сдуру "Американской Молитвы", - "Ни за что".

-     Они сейчас сюда машину притащат, которая в них на том шоссе вре… - Моррисон недоговаривает и на какую-то секунду вновь застывает с поднятым вверх пальцем, - это гениально, мать! Это в сто раз гениальнее, чем мой "Прорыв на ту сторону"! Дай им китайской водки!

Мне и в голову прийти не могло, что многовековой индейский вопрос американское правительство могло бы в два счета решить с помощью стеклотары, заполненной китайским пойлом и какими-то болтающимися на дне не то корешками, не то червяками. Моррисон аккуратно смел веником оставшуюся от экзекуции кучку подозрительно воняющих сушеных ящериц в угол за телевизор и, довольный собой, распустил по плечам жиденький хаерок.

-     Печальное зрелище, Моррисон! – покачала я головой, стараясь незаметно спрятать стянутый им с волос ботиночный шнурок за доисторическую железную терку – не каждый же день джимы моррисоны сквозь дверь материализуются!

-     Да знаю я, мать! Мы потому и решили тогда свалить. Как представили себе, на кого будут похожи факиры-кумиры, ядреноть, этой сраной бунтующей молодежи годков так в 55, все наиболее сознательные решили вроде бы как откинуться, не потеряв еще при этом своей привлекательности и красивости. Я вот немного трупом в ванной попарился. Молодой, понимаешь, поэт. Рассвет, понимаешь, стыдливо заглядывает в окна. Ванна белая, эмалированная, не, не такая бракованная, пузырчатая, как у тебя. Париж, наконец. Одна Джоплин, балда-девка, переборщила, инструкцию не поняла, двоечница. Мы ее потом искали, на всякий случай. Говорят, на самом деле померла. Заварки-то подлей!

    До сих пор не могу понять, что вы во мне нашли? – рассуждал наливающийся до седьмого пота чаем Моррисон, каждые пять минут наведываясь в туалет, шумно спуская там воду и неэкономно расходуя освежитель воздуха. – Пухлогубый мажор с амбициями, бабник, закомплексованный по самое не балуйся, графоман средней руки, нахватавшийся чужих умных мыслей. "Король-Ящер, Король-Ящер!" Да я змеюк и прочих тритонов с детства терпеть не могу, скользкие, хвостами разбрасываются. А как вспомню эти лица, которые на меня пялились, когда мы с ребятами музон наяривали. Глаза – плошки, рты – ямы помойные, слюни текут, сопли. Я на этих патлатых дебилов сверху-то смотрю, и меня колбасит! Ух, как колбасит! Какую бы хрень я им не выдавал спьяну, по обкурке, все мели подчистую. У меня ж по текстАм все понятно: как начинаю трезвый, каждое слово - золото, чин-чинарем, а потом – пошло-поехало. Чем больше пьянею или, того, отъезжаю, тем больше завираю, мысли одна за другую заплетаются, гон да звон. А вы, горе-исследователи, потом чуть ли не с лупами ползаете, изучаете этот бред: "Ах, что хотел сказать Поэт? Ох, что же хотел сказать наш Гений?" Да ничего он сказать не хотел! Телку он хотел трахнуть, ваш Гений, которая в первом ряду лифчиком над головой размахивала. Сначала трахнуть, а потом по голой жопе ремнем ей надавать и в чем мать родила по коридору отеля пустить бегать. А эта дура ведь потом своим внукам будет рассказывать: "Меня, детки, сам Джим Моррисон два раза поимел". Хо! Внуки в кайфе: "Видать, классной шлюхой бабуля-то наша была!"

Из кухонных часов выскочила дежурная кукушка и прохрипела свое "ку-ку" четыре раза. Джим от неожиданности подскочил на стуле.

-     Кукушки такими плюгавыми не бывают! Привинти этому неопознанному хрюкающему объекту башку ящерицы! А если кто будет спрашивать, почему у объекта такая голова нестандартная, отвечай: "Да вот намедни крошка-Моррисон заходил, напился до чертиков и присоветовал!" Так вот, я не сразу решил к Хендриксу в Карелию податься, хотя он звал меня туда давно. Как-то утром решил сходить к себе на парижское кладбище, посмотреть, действительно ли там так погано ребятишки себя ведут, как в газетах пишут. Прихожу – толпа дебилов в майках с моим лицом, по вене пускают, вискарь и пиво глушат, девиц тискают. Это еще ладно. А один упырь зашел за камень на соседней могиле, штаны снял и…, - Моррисон зажмурился что было сил то ли от удовольствия, то ли от ненависти, - и такую кучу там наложил.

И так смачно он эту фразу произнес, что меня чуть было не стошнило в блюдце с вишневым вареньем

-     Фу, ну нельзя же так!

-     Только так и льзя, мать! Ничего не поделаешь: соцреализм, и придумали его, между прочим, вы, русские! Я тут не вытерпел, вышел из-за могильного камня, за которым отсиживался, и говорю: "Что же вы делаете, козлы вонючие! Здесь же не сортир!" И они меня так отметелили, не поверишь: все лицо – сплошные губы, а уши назад оттянуты, как закрылки у самолета. Били и приговаривали: "Ты свои законы не устанавливай, коп переодетый. По роже видно – на Систему работаешь. Скажи спасибо, сто мы тебя твоим поганым фейсом в дерьмо не сунули!" И тогда я подумал: "Вот сегодня, придя почтить мою память, упырь нагадил на чью-то могилку. Пройдет время, рядом со мной похоронят нового кумира новой молодежи, и какой-нибудь пидер, придя почтить ЕГО память". Так, что сделает этот пидер, придя почтить его память? – раскрасневшийся от бурного монолога вроде бы давно покойный рокер посмотрел на меня взглядом Федора Ивановича, моего строго школьного учителя математики.

-     Снимет штаны и наложит здоровенную кучу на Вашу могилку, сэр!

-     Yes, girl! – Джим отдал честь висевшему на крючке посудному полотенцу, словно это был тот звездно-полосатый стяг, обласканный Хендриксом дождливым утром в Вудстоке. – И я свалил к Джимикосу, танцевать с девчонками зэковскую кадриль, слушать соловьев под самогоном, провожать на посадку обычным электрическим фонариком ваши карельские НЛО.

16.45 – по заведенному неизвестно кем распорядку – считается временем транспортировки в секретный пункт назначения летних пулеметов. RAGE AGAINST THE MACHINE по-альтернативному были точны и на этот раз. Они молча зыркнули в сторону не в меру расшумевшегося Джима и с досады случайно нажали на какое-то не то колесико, в результате технической ошибки ритуальный пулемет неуклюже застрял точно напротив кухонной двери, забаррикадировав вход в туалет.

- Мы, рокеры, конечно можем и в окно пописать, - Моррисон с таким удовольствием потянулся на стуле, что хрустнули косточки, а под мышками видавшей виды рубашки с треском образовались солидные дыры, - но еще ни одна революция не мешала отправлению естественных человеческих надобностей. Промедление смерти подобно! Кто не с нами, тот против нас! Движение – все, конечная цель – ничто!!!

- Заткнись, Моррисон, - мрачно сказали хором RAGE, - ваша старперская музыка, дядя, - опиум для молодого народа. Ваши гитарные соляки – вредный пережиток старого рок-режима. Компактно надо играть, компактно! В ваших кожаных штанах ходят теперь все бляди.

Теоретически умиротворенный 10-ю стаканами "Бодрости", Моррисон мог бы им простить все сказанное, но только не последнюю фразу.

- А ведь я вас обидеть не хотел, - медленно начал глава партии DOORS, поднимаясь с почти доломанного чаепитием стула, - видят боги, ОХ, НЕ ХОТЕЛ Я ВАС, КРОЛИКИ, ОБИДЕТЬ! Но раз пошел такой базар…

За 15 минут до закрытия мусоропроводной связи между мирами от моей квартиры с видом на Москва-реку могли остаться обгоревшие рожки да обглоданные ножки. Моррисон менялся на глазах – праведный гнев преобразил его опухшую физиономию, влил стопарик одухотворенности в потухшие было глаза, нависшее над брючным ремнем пузо втянулось и приросло к позвоночнику. Он индейской неслышной  походкой двинулся в сторону оторопевших не меньше меня АНТИ-МАШИНИСТОВ. Там, где на джимовой голове наметились проплешины, начали пробиваться орлиные перья.

Кучка усохших от употребления китайской водки индейцев-ящериц в углу за телевизором зашевелилась, закряхтела, распалась на отдельные рептильи тела, которые стали трансформироваться в тех, кого некогда мальчик Моррисон, сын адмирала, увидел на рассветном шоссе, будь то шоссе трижды неладно! Тела трансформировались, заунывно напевая:

"Воин никогда не сдается в плен,

Хай, Джим!

Воин притворяется, чтобы выжить,

Хай, Джим!

Накопить сил и однажды

Вступить в новую битву,

Снова вступить в эту битву,

Хай, хай, Джим!!!

Теперь ты испускаешь все 6 лучей света!"

Со стороны Москва-реки на фоне оранжево-розового умирающего дневного неба нарисовалось три косяка летящих человеко-птиц: то шуршали крыльями гордые батьки-шайоны, обдуваемые в полете грязным столичным воздухом. Черные блестящие волосы одного воина развевались вровень с бахромой одежды другого. Все три косяка по очереди мягко приземлялись на подоконник, отряхивались, как попавшие под дождь вороны, и присоединялись к шоссейным сородичам, строившимся в шведскую "свинью" за спиной Джима.

Отчаянно воняло паленой резиной – от накалившихся в коридоре страстей, судя по всему, собиралась вспыхнуть старая проводка, из розетки на пол кухни просачивался удав с чернильным адресом Элиса Купера на брюхе, присланный шок-рокером в качестве экстренной помощи Джиму. Пулемет от разыгравшейся жары совсем сомлел, краски на его щитке потекли, и нарисованный на нем Генри Роллинз потек тоже, превращаясь в нелепого лягушонка Кермита.

Выставив впереди себя рюкзак в качестве тарана, Моррисон, сопровождаемый процессией верных краснокожих, поступью сошедшего с пьедестала Каменного Гостя теснил смущенных RAGE AGAINST THE MACHINE к черному ходу, к пованивающей пасти мусоропровода.

- Держись, Джим! Я буду подносить тебе патроны! – недоформованный Пресли, появившийся как всегда почти в 17.00, вспомнил свою недолгую службу в вооруженных силах США и решил отличиться. – Не отступай! Дуайт Эйзенхауэр обещал подкрепление!

- Прощай, мать! – бросил через плечо Моррисон, обращаясь ко мне, застывшей у бутафорского самовара с драгоценным ботиночным шнурком в руках. – Не думал я, что придется расстаться вот так, по-военному. Но рок-н-ролл требует жертв. Всегда! Попроси Лужкова, он сделает ремонт, если мы в угаре что-нибудь взорвем. Он мужик толстый, значит – добрый.

Сцена у мусоропровода запомнилась мне своим беспредельным безобразием: Моррисон бил АНТИ-МАШИНИСТОВ разрушающимся на глазах рюкзаком по всем выступающим частям тела, из рюкзака опять летела во все стороны всякая мелось, удав весело тусовался, т.е. путался под ногами, из отверстия начали высовываться еще чьи-то лысые головы в булавках и сережках. Головы матерились и кричали что-то вроде: "Старперы чертовы! На фиг, на фиг!". Пресли потея запихивал головы обратно, они трещали и рассыпались от давления, как гипсовые отливки, одна усатая, благоухающая дорогим парфюмом голова вообще оказалась принадлежащей Фредди Меркьюри – она вылезла в общей суматохе по ошибке, успела произнести почему-то с еврейским акцентом: "Так шоу маст гоу он или он не маст гоу он?!", получила свое моррисоновским рюкзаком и затихла.

Под пятикратный вопль обезумевшей кукушки последним в черную пасть межмирового тоннеля протискивался сам Моррисон с воплем: "В музыке должно быть три компонента, новобранцы чертовы! Love! Passion! Melody! Не усекете этого, всю жизнь на чужих могилках срать будете!"

Покриви я душой во имя придорзованной юности, я бы совсем по-другому описала финал этой трагической истории столкновения двух миров.

Начнем с того момента, когда Фредди получает злополучным рюкзаком по красивой своей голове.

Небывало-черная туча двигается со стороны Зеленого Театра, через реку, к моему дому. От оглушительных раскатов грома орет сигнализация всех автомобилей у нас во дворе, дворняжки кудрявыми снопиками падают в обморок. Злобную тучу раздирает ручищами помолодевший лет на 30 Моррисон – вдохновленный, наэлектризованный, огненные игуаны и пылающие неземным пламенем гадюки гордо гуляют в его поэтической бороде. ОН смотрит на скукожившихся от ужаса альтернативщиков гневным взором аки Ярило и наяривает: "Love! Passion! Melody! – его голос перекрывает грозовые раскаты, вой сигнализаций и скулеж дворняг. – Love! Passion! Melody!". Вначале RAGE AGAINST THE MACHINE пытаются спорить с ним. На моррисоновское "Love!" они кричат "Mechanical Sex!", на "Passion!" – дружно орут "Aggression!!!", на "Melody!" – "Tubes and Noise", дескать, "Трубы и Шум"! Но вот каждое вылетающее из уст Моррисона слово становится молнией. "Love" – раз молния, "Passion" – два молния и… Нет, врать не буду, такого не было, да и быть не могло, потому что – дурной тон это, совок. Индейцы – были, Джим – был, пулемет – был, RAGE – был, и Пресли, и Фредди, и удав от Купера. И последняя фраза, в сердцах произнесенная Моррисоном, была все-таки боевая, нетленная, без ярильских замашек и огненных ползучих гадов:

"НЕ УСЕКЕТЕ ЭТОГО, ВСЮ ЖИЗНЬ НА ЧУЖИХ МОГИЛКАХ СРАТЬ БУДЕТЕ!"

Ничего толком я не могла объяснить дворникам Полковнику и Майору, когда они, вооруженные здоровым металлическим прутом, позвонили мне в дверь. Дар речи ко мне после всего пережитого за столь короткое время еще не вернулся. Я беззвучно открывала рот, приседала, делала руками какие-то странные круговые движения.

- Обычное дело, - философски заработал Полковник Майору, взглядом знатока наблюдая за моей жестикуляцией, - предки на дачу свалили, а здесь уже недели поди тусовка, смотри, что с коридором сделали. Жаль, травкой не пахнет, а то угостились бы. Засор у вас, дама. Мы кипяточку-то ливанем?

Я пыталась объяснить, что не надо кипяточку, не надо прутом окаянным шуровать в трубе – все-таки Моррисон там с ребятами, удавом и пулеметом, но мой невразумительный хрип и дурашливые приседания лишь заставляли дворников весело перемигиваться.

Засор в нашем стояке не могли пробить две недели. От вылитого кипятка на стенах выступала испарина, словно дом тяжело и не вовремя болел гриппом. Техник-смотритель, матерясь, вызвала мрачную аварийную машину, с мрачными чистильщиками-кудесниками. Причиной двухнедельной непроходимости подъездного ануса оказался пучок голубых попугаичьих перьев, стянутых аптечной резинкой.

На следующий день после окончательной ликвидации засора на моем кухонном столе непонятно откуда появился Зеленый Камушек Центра, пахнущий дымом индейского костра, и случился исторический обвал Великого Бумажного Змея-Рубля…